За перевод не то чтобы 100% поручусь, но больших ляпов он, думаю, не содержит.
«Словами можно солгать,
а музыкой – нет.»
В роли Ромео, парижская Опера Бастилия, 1996 г.
Мы не любим употреблять превосходные эпитеты, но когда речь идёт о ней, от них просто невозможно удержаться. Всемирно известная меццо-сопрано Веселина КАЦАРОВА – самая естественная, самая откровенная, самая лучезарная и самая земная звезда, какую только можно себе представить. Сольный концерт, состоявшийся в марте этого года с дирижёром Методи Матакиевым и Болгарским симфоническим оркестром, был её подарком болгарским меломанам. С ней беседует Ива ЦОЛОВА.
Как музыка вошла в вашу жизнь?
- У меня самой есть шестилетний сын, и я считаю, что каждый приходит в этот мир с каким-то даром, каждый ребёнок – и я в том числе. Когда мне исполнилось 4 года, мои родители поняли, что я имею склонность к музыке, люблю музыку. Так в 4 года я начала играть на пианино. Я очень благодарна за это моим родителям.
Они музыканты?
- Нет. И поэтому я ещё больше ценю то, что они уловили этот деликатный момент, когда я была ещё совсем маленькой, и направили меня в нужную сторону. Если вы мать, вы знаете: иногда амбиции родителей бывают настолько велики, что они толкают своего ребёнка в направлении, совершенно не соответствующем его личности.
Как вы перешли от игры на пианино к пению?
- Я долгое время была пианисткой, инструменталисткой, и пение всегда привлекало меня как способ выражения чувств. Голос - это инструмент, которого человек не может коснуться. С любым другим инструментом - пианино, скрипка и т. п. – необходим физический контакт. А голос связан исключительно с личностью человека. Конечно, игра на инструменте тоже, но голос ещё более тонко выражает психику, эстетику, интеллектуальность.
Говорят, что голос подобен необработанному алмазу. Какая требуется «шлифовка», чтобы он засиял в полном блеске?
- После того, как в 1989 году я выехала петь за границу, я очень интенсивно работала (даже в первый год я пела более чем в 140 спектаклях) и поняла как профессиональная певица, что голос – это наименее важный компонент, определяющий уровень певца. Гораздо важнее его личные качества. Таково моё мнение. Звучит парадоксально и, может быть, слегка преувеличенно, но все другие качества – дисциплина, самокритичность, эстетический вкус, коммуникативные способности, дипломатичность (особенно дипломатичность, потому что наша профессия предполагает контакты со многими людьми, ко мнению которых нужно уметь прислушиваться), выразительность исполнения – личное обаяние и умение делать музыку живой – все эти качества не менее важны, чем голос.
И всё-таки красота голоса – это дар Божий…
- Да, потому что голос, в сущности, является отражением личности. Даже по речи, когда мы слышим человека, можно предположить, какой у него характер, получить хотя бы небольшое представление о его душе.
Как вы работаете над своими партиями - как актриса и как музыкант?
- Я принадлежу к поколению артистов, работающих с современной режиссурой. В настоящее время в мире, кроме Америки и Италии, где публика очень консервативна, преобладает современный стиль постановки: как динамичный драматический театр, где певцы одновременно поют. И меня это радует, потому что позволяет развивать многие качества. Я люблю свою работу не только за пение, но и за то, что в ней активно применяется язык тела. Это получается очень естественно: человек вслушивается в музыку и двигается вместе с ней. Зависит ещё от костюма, в который одет певец – по-современному или нет.
И от того, на какой сцене поёт?
- Да. Например, в Метрополитен артист должен быть немножко позёром, потому что в Америке опера – ещё очень молодое искусство, там привыкли к мюзиклам. Итальянцы очень консервативны, поскольку считают оперу «своей». Многие из них убеждены в этом мнении, но в то же время имеются попытки сделать что-то более современное. Таким образом, человек действительно должен адаптировать своё выступление в соответствии с тем, где поёт – в какой стране, перед какой аудиторией, и т. п.
В каком театре вы чувствуете себя наиболее уютно, наиболее свободно (о Болгарии, по чисто эмоциональным причинам, не говорим)?
- Я очень люблю Мюнхен. Там очень требовательная публика, но в то же время очень хорошо понимает искусство. Ещё в Мюнхене хорошая акустика. Я люблю и Цюрихскую оперу, в которой я начинала, и Венскую, где дебютировала в 24 года. Представляете: болгарка, только со студенческой скамьи - и получает работу в Вене.
Как вы попали в Европу – через импресарио или по прослушиванию?
- Всё вышло чисто случайно. Я и ещё два болгарских певца – Бойко Цветанов и Александрина Пендачанска – должны были ехать в Барселону на конкурс. В то время я была ещё на пятом курсе консерватории. Но мою поездку некому было оплатить (честно говоря, сейчас я должна быть очень благодарна тем людям, которые тогда мне не помогли, и в итоге я не поехала). Хотя мой отец сразу же предложил заплатить за меня, я чисто интуитивно отказалась. Я очень ценю свою интуицию, она редко меня обманывает. И тогда я сказала: «Нет, не поеду на этот конкурс!» И как только я отказалась, меня пригласили на заключительный концерт фестиваля оперного и балетного искусства в моём родном городе Стара Загора. Два вечера подряд там выступали более 50 певцов со всей Болгарии. И там меня случайно услышал директор Цюрихской оперы. Сразу после концерта он подошёл ко мне и предложил стать солисткой оперы в Цюрихе. Была там и моя преподавательница в консерватории, у которой я училась, будучи студенткой. Не могу описать вам, как я обрадовалась. Хотя об этом вы меня не спрашивали...
Изменили ли вас отрыв от корней, успех на Западе?
- Я человек откровенный, и иногда в этом моя сила. Как человек я не изменилась, потому что поняла, что таким образом потеряла бы то, что люди считают хорошим качеством: естественность, непринуждённость. В большинстве случаев люди это ценят. И я хорошо это чувствую, потому что играю достаточно ролей на сцене, чтобы в жизни оставаться собой. Но я должна сказать, что если бы я знала, как морально тяжело мне будет покидать Болгарию, то никогда бы этого не сделала. Признаюсь, что вначале я тратила половину денег на оплату телефона, плакала, спрашивала себя, куда я попала и что сделала. Только после этого я поняла, как сильно люблю свою страну, как много для меня значат моя Родина, мои родители, мой язык, моё детство. Я очутилась в совершенно чужой стране, словно в другом мире. Всё было другим: питание, климат… У меня даже волосы потемнели из-за отсутствия солнца. Я не понимала ни слова по-швейцарски, потому что это не немецкий язык, а диалект, который даже немцы не понимают. Всё было для меня настоящим шоком.
Но я хочу вернуться к вопросу об импресарио. Одна импресарио сделала запись концерта молодых исполнителей с Геной Димитровой и отправила мою арию Караяну. И Караян пригласил меня в Зальцбург. И в 1990 году, уже живя в Швейцарии, я поехала на Зальцбургский фестиваль, не зная ещё, почему меня пригласили. В результате одного приглашения я попала в свой мир: как раз в то время в большом зале ставили «Бал-маскарад» с Доминго. С тех пор я пела там 12 раз, почти каждый год. Но в тот раз, верите, я от волнения неделю не могла есть и спать. Представьте себе – всего год назад я была ещё студенткой! А после Зальцбурга я оказалась в Вене – подписала договор с Холендером, директором оперы, и после истечения моего контракта в Цюрихе стала петь в Венской опере. Я хочу подчеркнуть, что ни одного из этих событий я не планировала, но использовала данные мне шансы.
Это Вена открыла вам двери в ведущие оперные театры мира?
- После Венской оперы я дебютировала в Ла Скала, Ковентгардене и во всех крупных мировых театрах. Тогда я и решила быть «гостем» - не числиться ни в какой постоянной труппе. И с 1991 года я не являюсь членом какого-то определённого театра.
Если уж мы заговорили о Зальцбургском фестивале, какое место занимают музыкальные фестивали в наш век цифровых записей и прочих технических средств воспроизведения музыки?
- Это мода, которая может отмереть, но может и устояться. Важно, однако, что как публика, так и крупные музыканты – например, Колин Дэвис или Арнонкур – не зависят от изданных компакт-дисков, их стремятся услышать вживую. Конечно, если они выпускают диски, это помогает. Но фестивали – это место встреч «вживую». Когда я дебютировала в Японии, у меня сложилось впечатление, что там реклама звукозаписывающих компаний вообще не влияет на аудиторию: люди стремятся услышать живое качество. Живое искусство, создаваемое в настоящий момент, ценится превыше всего – как музыкантами, так и слушателями.
А какое живое исполнение предпочитаете вы – концерт или спектакль?
- И то, и другое.
Вы очень артистичны и на концертной эстраде, особенно с вашим коронным номером – темпераментной Кармен...
- О, Кармен в спектакле я буду петь только в 2008 году… Концерт или песенный вечер всегда намного труднее, потому что там часто только я и пианист. Труднее, потому что в оперном спектакле я не одна, и есть моменты, когда я не на сцене и могу отдохнуть. И декорации как визуальное средство помогают - они рассеивают внимание публики. А на концерте всё внимание сосредоточено на артисте. И те певцы, которые не обладают хорошей драматической выразительностью, от этого страдают. У певца может быть самый прекрасный голос, но если нет умения передать голосом чувство, всем становится ужасно скучно. Это от Бога, этому нельзя научиться. Оно или есть, или нет. На концерте идёт очень сильный контакт с аудиторией, постоянный обмен эмоциями. Ты тратишь много энергии, но много и получаешь. Были у меня концерты, когда в первом ряду сидели люди, излучавшие негативные эмоции – хотя сами они могли этого не осознавать. Но артист должен бороться. Никогда нельзя игнорировать таких людей, нужно открыто на них смотреть и дать им понять, что ты не слабый человек. Это как поединок.
Мне интересно, вы сами подбираете свои концертные туалеты или работаете со стилистом? Вы всегда так элегантно выглядите, что не так часто встречается среди певиц…
- Я всегда полагаюсь на себя и своего мужа. Он швейцарец, мой ровесник, и достаточно хорошо разбирается в таких вещах. У меня есть принцип, старый, но всегда актуальный: «Лучше меньше, чем чрезмерно.» Очень важно соблюдать во всём умеренность. Я никогда не предполагала, что на певцах можно увидеть такой кич. В искусстве очень важен баланс, любое преувеличение – уже кич. Человек должен во всём знать меру и иметь чувство эстетики, как уже говорилось. Это особенно важно, когда выступаешь на концерте: как ты одет, как держишься, не переступаешь ли границу в одежде. Но я считаю, что эта излишняя вычурность певцов имеет своё объяснение: они выходят на сцену в костюмах, с гримом, с театральностью. У меня есть коллега-сопрано (не болгарка), которая не показывается на публике без макияжа, считает, что это болезненно и неестественно. Мы сейчас живём в другом мире, и, я думаю, опера тоже должна меняться.
Вы полагаете, что оперное искусство сейчас устарело и звучит искусственно?
- Скорее, оно должно быть естественным. У людей должно быть чувство, что они могут прикоснуться к искусству. Большой певец, большой артист – я не о себе, а о всех, кого я видела, слышала, с кем работала – создаёт большое искусство, но делает это так естественно, что человек забывает о том, что это искусство, не поднимает его на какой-то пьедестал.
Если представить, что вы, как три тенора, могли бы спеть вместе с двумя вашими коллегами-меццо-сопрано, с кем бы вы хотели выступить?
- О, хороших певиц много. Например, Чечилия Бартоли, с которой мы хорошо знакомы и пели вместе, и, может быть, Агнес Бальтса, хотя она принадлежит к совсем другому поколению (ей 60 лет), или Сюзан Грэм, американка, очень хорошая певица. Эти певицы очень востребованы во всём мире.
Кто из дирижёров повлиял на ваше развитие как певицы?
- Колин Дэвис, Арнонкур, Баренбойм, Штайнберг – с ним я записывала свой первый компакт-диск. Я работала почти со всеми крупными дирижёрами, кроме Шолти и [Клаудио] Аббадо.
А с диктатором Мути?
- Да, я работала с ним над «Реквиемом» Верди и «Так поступают все» Моцарта. Но я стараюсь не петь с ним, потому что он всегда говорит мне: «Веселина, ты поёшь неправильный репертуар! Ты должна петь «Аиду», Эболи, почему ты постоянно поёшь Россини?» Он ещё не знает, что я много пою Беллини… Или французский репертуар. В целом, я очень осторожно выбираю, что петь. Конечно, со временем придут и роли, о которых он говорил, – например, Эболи скоро войдёт в мой репертуар. Но я хочу сказать откровенно – в особенности ради моих молодых коллег – о том, как убивает драматический репертуар, и почему с ним нужно быть осторожным. Не потому, что голос развивается и с годами становится мощнее по децибелам, а потому, что если человек правильно развивался и имеет хорошую дыхательную технику (техника в пении – самое важное, даже важнее, чем хороший голос!), он гораздо лучше сумеет найти баланс между эмоциями и пением. Потому что эмоции убивают певца.
Вы считаете, что репертуар должен соответствовать эмоциональной зрелости певца?
- Да, потому что когда молодой певец ещё не подготовлен, он растрачивает себя быстрее, так как градус эмоций повышается до такой степени, что убивает голос. Голос кричит: «Помогите!», но уже поздно. Таким образом, техника должна быть на уровне, как и психическая устойчивость. Поэтому нужно быть осторожным. В качестве примера хочу привести Эдиту Груберову, или Миреллу Френи, или [Николая] Гяурова, Господи упокой его душу, очень уважаемый был человек. Тут нужно отметить и нечто большее: часто приходится слышать, что в Болгарии якобы не осталось хороших певцов, а молодые певцы, которые приходят, – это слабые певцы. Это неправда. И на смену моему поколению придут очень хорошие певцы, и всегда будут новые и новые. Просто тех, кто достигал мирового уровня, всегда были единицы. В молодости человеку нужна поддержка. Не нужно хвалить их слишком много, но поощрение необходимо. Певцы всегда будут рождаться на свет. И даже планка качества всё больше повышается: сейчас доступно так много информации – диски, видеозаписи… База для сравнения гораздо обширнее. Соответственно, и певцы будут интуитивнее. [ничего не могу поделать, именно так она выразилась.] Зачем кривить душой и говорить, что нет хороших певцов?
Есть ли у вас объяснение тому, почему певцы должны ехать за границу, чтобы добиться успеха и известности? Если есть голосовые данные, они начинают хорошо, но потом останавливаются на одном уровне – по всей видимости, нет желания постоянно учиться, развиваться, двигаться вперёд?
- Это феномен – ни один человек ещё не стал пророком в собственном отечестве. И я, когда приехала в Болгарию в 1994 году, была представлена как человек, который ещё только начал восходить на мировую сцену. Хотя у меня за плечами уже был Ковентгарден и другие крупнейшие театры. Я говорю это не для того, чтобы вызвать сочувствие, а чтобы подчеркнуть тот факт, что нам нужно прийти снаружи, чтобы нас заметили. Но так не только у нас: американец Томас Хэмпсон, с которым мы хорошие друзья, рассказывал мне, что и он сначала сделал карьеру в Европе, а потом вернулся в Америку «звездой». Я не могу объяснить этот феномен, но он существует.
Вопрос в том, удастся ли человеку выехать за границу…
- Певцы всегда будут востребованы, и никто не должен упускать своего шанса. Но если человек хочет добиться успеха, он должен доверять своей интуиции и быть очень хорошо подготовленным в пении, чтобы быть музыкантом. Сила голоса уже ни на кого не производит впечатления. Голос может быть безупречно мощным, но если он ничего не рассказывает, то не имеет ценности. Что бы ни говорили о кризисе в опере, предложение на этом рынке очень велико – теперь и от бывших соцстран. В 1992 году в Вене на прослушивание являлось по 10-15 певцов в день! Мы являемся продуктом, как бы жёстко и обидно это ни звучало, и должны стараться показать себя наилучшим образом. Каждый должен предпринять попытку, но важно не переоценивать себя, потому что разочарование может быть огромным. Самонадеянность в искусстве – это болезнь. Вера в себя – это одно, а думать, что ты можешь больше, чем есть на самом деле, – это другое. У человека не должно быть никаких сомнений, когда он на сцене, он должен быть спокоен, но в то же время реально оценивать свои возможности. Пение требует больших физических усилий – поэтому многие врачи-фониатры говорят, что оперное пение равносильно спорту. И точно так же, как в спорте, человек должен сказать себе: «Сейчас или никогда!» Я замечаю, что большие артисты имеют склонность стремиться всё выше и выше. И когда человек достигает действительно высокого уровня, он должен слушать себя, чтобы его сохранить. Потому что это очень трудно – сохранять уровень.
Каким образом вы подбираете свой репертуар, чтобы поддерживать высокий уровень? У вас, конечно, есть определённые предпочтения – какие именно?
- Французский репертуар и бельканто. Продолжаю петь Россини, потому что он очень полезен для гибкости голоса. Россини требует гибкости и широкого диапазона – не позволяет голосу «суживаться». Многие мои коллеги «темнят» свои голоса, ошибочно полагая, что так делают их мощнее. А на самом деле голос из-за этого «укорачивается». Я помню, как студенткой слушала итальянскую меццо-сопрано Джульетту Симьонато. Меццо-сопрано так называется, потому что голос должен иметь более низкие тона, но это не значит, что певец должен «затемнять» свой голос, потому что из-за этого не только сокращается диапазон, но и страдает дикция – непонятно даже, на каком языке поют, пение становится монотонным, лишённым цвета. Так что я пою Россини, потому что он поддерживает гибкость моего голоса. А Моцарт научил меня не идти за голосом и не следить, как ему удобно, а командовать им. Потому что Моцарт – это инструментальная музыка. Не владея техникой, невозможно петь Моцарта. У него всё написано кристально чисто, и музыка Моцарта, как радар, отслеживает малейшую нечистоту исполнения. Для меня легче всего петь Верди – это самый удобный композитор. Говорят, что все певцы его любят – да, потому что он удобен. Верди петь нетрудно, потому что он любил певцов. Моцарт был очень интеллигентен и сгорел очень быстро, потому что был невероятным психологом. Существует большое предубеждение, часто говорят – «Моцарт лёгкий композитор», но самые глубокие чувства я испытывала, когда пела именно Моцарта. Для меня как меццо-сопрано самый трудный композитор – Беллини. Ромео в «Капулетти и Монтекки» написан в такой тесситуре, что я постоянно с математической точностью отслеживаю, что мне нужно делать с моим голосом. Помню, когда я пела в парижской Опере Бастилия, у меня было такое чувство, что я задохнусь от эмоций в короткой арии в конце, когда Ромео видит, что Джульетта жива, – такая у этой арии мелодия и тесситура перехода. Тогда мне помогла техника Моцарта – всё должно быть светло. Я благодарна за то, что прикоснулась к творчеству этих композиторов.
В этом выборе вас ведёт интуиция?
- Интуиция, но и разум. Человек должен мыслить. Важно не только иметь голос, но и знать, как его направить. И доверять его инстинкту. Я, в общем-то, дипломатичный человек и не желаю никого обижать. Но, несмотря на то, что я люблю работать с дирижёрами, если они требуют от меня чего-то, с чем я не согласна, я соглашаюсь, а на премьере поступаю, как я хочу. Разумеется, когда я убеждена в своей правоте. Потому что никакой дирижёр не обладает голосом певца и не может знать, что для него правильнее. В нашей среде все очень обидчивы, и поэтому нужно подходить очень деликатно. В таких случаях я беру вину на себя и говорю: «Пожалуйста, помогите мне!» Я уважаю мнение и личность других, но предпочитаю думать сама. Всё очень просто! Пение есть мысль, баланс и чувство. Нужно постоянно думать о том, как сохранить уровень, если ты не в лучшей форме.
Как вы проводите свободное время?
- В основном провожу его с сыном. Он постоянно ездит со мной, только в Японии не был. Я не хотела, чтобы он оставался без родителей, и мы с моим супругом договорились, что когда нет меня, с ним рядом будет он. А другого хобби у меня нет. Может быть, потому, что моя профессия - до сих пор хобби для меня. Несмотря на то, что имеются свои трудные моменты, музыка много даёт, потому что это самое искреннее искусство. Словами можно солгать, а музыкой - нет. Постоянные контакты и встречи со столькими известными людьми очень меня обогатили. Моя профессия позволяет мне развиваться как личности.
Ваш ребёнок занимается музыкой?
- Нет. Должна вам сказать, что когда ему было 1-2 года, и я пыталась спеть дома какую-то фразу, он всякий раз начинал плакать. С тех пор я больше не пою дома. Пою ему детские песенки – «Белый зайчик», «Тихо сыплет первый снег»…
Значит, ваш сын говорит по-болгарски?
- О, конечно, да и мой муж говорит, что ещё остаётся моему ребёнку! Я патриотка, как бы старомодно это ни звучало. Я держусь за болгарский язык. Было бы очень печально, если бы мой сын не мог говорить с бабушкой и дедушкой или приехал бы в Болгарию, как в чужую страну. Это было бы ужасно. Я это делаю не из эгоизма, а для того, чтобы он имел связь со своими корнями. Я его мать, и я болгарка. Я с ним говорю по-болгарски.
С каким чувством вы возвращаетесь в Болгарию?
- Я всегда очень волнуюсь, ужасно стесняюсь, боюсь разочаровать людей. Я должна показать свой уровень, а эмоции так сильны… Очень хочу приехать просто на отдых, но как-то всё случается, что приезжаю петь. Сильно напрягаюсь. Но я здесь дома.
Те, кто это прочитал - теперь вы понимаете, почему я люблю эту удивительную женщину?
С сопрано Александриной Пендачанской, которая упоминается в интервью, Веселина несколько раз пела в "Милосердии Тита", последний раз - в мае этого года. А свою Кармен она уже сыграла на сцене, как раз в июле этого года дело было. Что до нарядов, то за всё время её карьеры - более 18 лет - я видела её на концертах всего в 4 разных костюмах. Один из которых, красное платье с шарфом, живёт уже больше 10 лет, я своими глазами видела его на ней в 1994 и в 2007 годах. :-)