Посмотрите на этого льва на сцене:
Джанджакомо Гуэльфи в «Набукко».
Гром и молния бледнеют по сравнению с ним!
Джанджакомо Гуэльфи в «Набукко».
Гром и молния бледнеют по сравнению с ним!
Априле Милло, сопрано
Гуэльфи родился в Риме 21 декабря 1924 года. Прежде чем заняться вокалом, изучал юриспруденцию, а затем стал учеником Титта Руффо, легендарного баритона, голос которого называли «львиным». Ученик был под стать учителю: слышавшие Джанджакомо Гуэльфи вживую утверждали, что его голос был такого фантастического размера, что, когда он пел в амфитеатре Арена ди Верона, его баритон разносился по всей прилегающей Пьяцца Бра, а в закрытом пространстве зала эта невероятная мощь и плотность звука буквально потрясала стропила.
Дебют Гуэльфи состоялся в 1950 году в роли Риголетто, когда певцу было всего 26 лет. В 1952 он впервые выступил в Ла Скала, пел на всех оперных площадках Италии, выезжал за границу – в лондонский Ковент-Гарден и Друри-Лейн, в Метрополитен-опера.
Гуэльфи разделял со всеми своими коллегами стандартный репертуар драматического баритона того времени: Верди – от Набукко до Макбета, Пуччини и веристы, из бельканто – «Фаворитка», «Вильгельм Телль», «Лючия ди Ламмермур» (Фигаро он не пел, и слава Богу). Кроме этого, он стал первым Аэцием в возобновлении тогда совершенно неизвестной оперы Верди «Аттила» в 1951 году и первым Франческо Фоскари XX века (оперу «Двое Фоскари», другой ранний опус Верди, тоже не исполняли до 1950-х гг.). Гуэльфи также отличился участием в возобновлениях ещё одной прочно забытой оперы, «Агнессы фон Гогенштауфен» Спонтини (из четырёх существующих её записей Гуэльфи поёт в двух). Ещё из редкостей на его счету – участие в мировой премьере оперы Пиццетти «Дочь Иорио» (1954, Неаполь). Но чаще всего с начала 1950-х до середины 1970-х гг. его необъятный, богатый, красивый баритон воздавал славу произведениям Верди и Пуччини. Лучшими ролями Гуэльфи были противоречивые характеры, масштабные, сильные, чаще отрицательные, чем «благородные»: Набукко, Макбет, Амонасро в «Аиде» (как-то в неаполитанском театре Сан-Карло после великолепной ферматы Гуэльфи на фразе “Dei Faraoni tu sei la schiava” зал бесновался минут 15, требуя биса), Скарпиа, Джек Рэнс («Девушка с Запада»), Жерар в «Андре Шенье». По поводу последнего хочу привести отрывок из книги известного советского литературоведа и писателя И. Р. Андроникова, которому во время его командировки в Италию довелось слушать Гуэльфи в Римской опере как раз в «Андре Шенье»:
В этом спектакле пел знаменитый современный баритон Джианджакомо Гуэльфи, высокий, слегка полнеющий красавец. Тот самый Гуэльфи, который позже в составе миланской труппы приезжал к нам в Москву, провёл на репетиции первый акт «Лючии ди Ламмермур», охрип и, не спев ни одного спектакля, улетел обратно в Италию. Но в Риме-то он не охрип! Там он пел во всю широту и во всю красоту своего голоса! Да как пел! Как играл, посмотрели бы! Он расхаживал по сцене с непринуждённостью и свободой, с какой другому не пройти по собственной комнате. Он исполнял партию благородного соперника Андрея Шенье – Жерара. Оба любят одну. А для неё жизни нет без Шенье. И она умрёт в тот самый час, когда узнает о его казни.
Гуэльфи ходил, стоял, жестикулировал, совсем как те итальянцы, что теснились у входа. Но именно потому, что он был так раскован, это был совершенно достоверный герой времени Великой французской революции. Мне кажется, образ получался таким живым оттого, что из-за Жерара выглядывал краешек самого Гуэльфи. Так бывает, когда изображение наклеивается на паспарту и сразу становится живее, параднее, начинает казаться выпуклым. А кроме того, если подумать: ведь не мешает нам, когда мы читаем роман, следить за тем, как автор пересказывает мысли своих героев, тогда как никто не может знать этих мыслей, потому что герой никогда не высказывал их. И нам это не мешает, а помогает. Мы верим в эту условность, принимаем её. Мало того: в романе едва ли не самое интересное не поступки героев, а то, что думает о них автор. Вот так же интересно было наблюдать, как из-за "кромки" Жерара выглядывал чуть-чуть сам Гуэльфи. Он был образом. И в то же время автором этого образа.
<…> Не сомневаюсь, что живые итальянские позы, и жесты, и свобода, с какой он держался на сцене, были импровизацией, шли от собственной инициативы Гуэльфи. Но так достоверно выражал он XVIII век, потому, что где-то оставался итальянцем двадцатого. Ибо, играя, не реконструкцию создавал, а, скорей, ретроспекцию – взгляд из XX в конец позапрошлого века.
Но всё это было, покуда шли сцены. Когда же дело дошло до арии, Гуэльфи вышел на авансцену, встал против дирижёра и начал работу.
И вот совершенно так же, как скрипач, который прижимает к подбородку свой инструмент, и сливается с ним, и закрывает глаза, и тянется за смычком, и ставит лакированный туфель на "полуносок"... Но мы понимаем, что он работает! И нам не мешают эти телодвижения, а помогают!..
Так же, как виолончелист кренится над своим инструментом, и выкусывает губы, и раскачивает головой, словно конь, везущий в гору тяжелую кладь, и весь уходит в звук, который ещё не родился. И мы наблюдаем самый процесс рождения музыки, как бы соучаствуя в нём, и понимаем, что музыкант работает...
Вот так же работал этот певец!
Когда ему надо было опереть звук, он приподнимал плечи и чуть-чуть откидывался... И зал тоже откидывался.
Когда он исполнял распевные фразы, он и руками пел, "пассируя" ими. И зал следил за его руками и шевелился.
Когда ему предстояла высокая нота, он принимал позу, словно собирался выжимать тяжесть. А получалось легко. И зал вместе с ним с легкостью брал эту тяжесть и ликовал.
Когда же дело дошло до последней – мощной, "героической" ноты (кажется, это было верхнее ля-диез* [на самом деле фа-диез - прим. моё]), что началось тут – того описать не можно!..
На всякую реакцию потребна хотя бы доля секунды! Не было здесь этой доли! Когда певец сомкнул губы, театр взорвался. И рухнул! Рухнул стеной аплодисментов, восторга, радости, благодарности, выкрикивая имя Гуэльфи.
– И. Р. Андроников, «Римская опера».
А каким восхитительным Скарпиа был Гуэльфи! По счастью, нам доступно немало его записей в этой роли, включая видео 1961 года из Токио, где дирижёр задаёт такие медленные темпы, что хочется его пристукнуть, но зато в роли Тоски – великолепная Рената Тебальди. Также Гуэльфи пел в известном цветном фильме-опере «Тоска» с Франко Корелли. Правда, играл за него перед камерой другой баритон, Альдо Протти, и причины такой замены мне совершенно неясны. Неужели молодого красивого Гуэльфи сочли слишком привлекательным для роли «злодея» Скарпиа? Вполне возможно, потому что Скарпиа-Гуэльфи невероятно обаятелен. Это абсолютно традиционная трактовка роли, честолюбивый мерзавец без стыда и совести, но благодаря тому, о чём писал Андроников, благодаря тому, что из-за Скарпиа выглядывал кусочек самого Гуэльфи, этот персонаж в его исполнении обладает таким безмерным обаянием и заразительным жизнелюбием, что устоять невозможно. Знаешь, что сволочь самовлюблённая, бесстыжая и беспринципная, а всё равно – такой душка! :) И его чувство юмора тоже подкупает. Так ему, гаду, весело, так искренне, что не хватает духу сердиться!
Полная сценическая свобода и раскованность – это тоже правда. Гуэльфи, высокий, статный, гордо шествует по сцене так, словно родился в длинном плаще с пелериной, а в кабинете восседает, словно действительно сидит там ежедневно. И, конечно, голос, необъятный великолепный голос, без малейших усилий звучащий над хором и оркестром в «Те Деум», а во втором акте полный скрытой (а порой и откровенной) насмешки, волнующей чувственности и сознания своей власти.
Голос Гуэльфи вполне соответствовал широте его натуры, его открытости и душевной щедрости. Он органически неспособен был быть мелким, и это, с одной стороны, придавало всем его ролям эффектность, масштаб и величие, с другой – назвать его самым утончённым певцом и мастером полутонов, конечно, было бы трудно. Гуэльфи был приверженцем масштабного вокального письма, широких мазков и выпуклых, ярких красок. «Если и было слово, которого Гуэльфи не знал в применении к пению – это “экономность”», - так выразился Андреа Фазоли, автор одной любовно написанной заметки о Гуэльфи, на которую я наткнулась в своих блужданиях по Интернету. Гуэльфи дарил себя слушателям со всем присущим ему размахом, не считая нужным мелочиться. При этом он, обладая прекрасной вокальной техникой, очаровательно пел пиано и мецца-воче и отсутствием вокальных нюансов никогда не страдал, хотя некоторые критики и пытались его в этом упрекнуть, вроде Родольфо Челлетти, чьими излюбленными мишенями были Бастьянини и Гуэльфи, оба обладатели крупных голосов и исполнительского стиля в духе Титта Руффо.
«Баритон огромного масштаба с ещё более огромным сердцем», - пишет о нём Фазоли дальше. Он рассказывает, как сердечен и искренен был Гуэльфи к нему, совершенно неизвестному и первый раз встреченному на конкурсе молодому певцу, как щедро делился с ним советами по поводу вокальной техники и произвёл на него такое впечатление, что Фазоли никогда не забывал этой встречи. В дальнейшем, когда ему посчастливилось общаться с певцом дальше, это впечатление только подтвердилось.
Увы, звукозаписывающие студии почему-то обходили своим вниманием этого выдающегося певца, хотя при наличии тогдашней конкуренции среди баритонов это неудивительно (нам бы сегодня хоть одного!). Однако до нас дошло немало «живых» и радиозаписей Гуэльфи, среди которых особенно интересными, наверное, будут «Аттила» 1970 года с Антониеттой Стеллой и молодым Руджеро Раймонди; «Набукко» 1966 из Ла Скала с великолепными Еленой Сулиотис и Николаем Гяуровым; «Макбет» 1968 из Ла Фениче с Лейлой Генчер; многочисленные «Тоски», особенно видео из Токио; телефильм 1970 года «Сельская честь», где звучит оркестр театра Ла Скала под управлением Г. фон Караяна.
Джанджакомо Гуэльфи скончался 8 февраля 2012 года в возрасте 86 лет в Больцано, городе на севере Италии. Там, куда он ушёл, ему не будет одиноко...